RSS
Пам'ять     

Згадуючи Олену Виноградову – журналістку, письменницю, поетесу...

Згадуючи Олену Виноградову – журналістку, письменницю, поетесу...

Олена Виноградова. Оленка… Олена Романівна, вона ж Римгаудасівна. Складне по-батькові не вимовляли учні, коли вона працювала в школі вчителем – довелося замінити на Романівну. Її не стало рік тому ... Начебто мало було ковидних обмежень пандемії, важкої стадії багаторічної хвороби Паркінсона і тільки війни, що вибухнула - у квартирі Олени сталася пожежа, під час якої вона постраждала і була госпіталізована.

Померла наша Олена у лікарні через кілька днів – 29 березня. Рік тому.
І це було страшне горе всім, хто її знав.
Ще тоді, рік тому, я (автор цих рядків, кореспондентка "Місто 24" Оксана Картельян) пообіцяла розповісти про неї докладніше, бо знала її добре – ми багато років працювали на Ізмаїльському телебаченні разом. Олена тоді була головним редактором газети «Телевернісаж» і вела цикл передач «Оглядаючи міську пресу» на ІТБ (можу помилитися з назвою програми, справа давня – але в ній вона розповідала про найцікавіше в періодиці Ізмаїла за тиждень). Потім ми разом працювали в газеті «Місцеві відомості» – я позаштатником, а Олена – заступником редактора.
Олена Романівна мала талант письменника і поета. Вона залишила літературну спадщину, і сьогодні я ділюся з вами тим, що змогла знайти. Олена Виноградова була скромною людиною – мало друкувалася та не «світилася» в інтернеті.Тому мені довелося піднатужитися, щоб знайти її вірші та розповіді - бо пам'ять має жити у творах талановитої людини… І вона житиме, зобов'язана жити - якщо вже сама Олена пішла від нас назавжди...
Олена народилася в Красноярську, але вже з раннього дитинства сім'я переїхала до Ізмаїла. Закінчила тут школу, Ізмаїльський державний педінститут (нинішній ІДГУ), трохи попрацювала вчителем у школі, потім журналістом у газетах «Консервник Дунаю» та «Дунаєць». Далі були перелічені вище «Телевернісаж», ІТБ і «Місцеві відомості».
А тепер читаємо вірші та оповідання і зі світлим сумом згадуємо напрочуд обдаровану та скромну жінку. 
Наша пам'ять жива. 
Жива у цих рядках майстра.
Приємного прочитання.


***

Бокал вина и льдинки слов на дне.
Они, твоей рукой согреты, тают.
Им не понять, и я не понимаю,
Всё это наяву или во сне.
Сон? Явь? Какая зыбкая граница…
Что мне в тебе, и что тебе во мне?
Но отчего дрожат мои ресницы
И отчего твоя рука в огне…
Лежат косые тени на стекле,
И где-то музыка звучит негромко.
Не спится. То ли очень душно мне,
то ли поют цикады слишком звонко.
Ну вот и всё… Бокал мой опустел.
Да нового вина иль новой встречи.
Всё было так, как ты того хотел,
Был август, был бокал и лунный вечер…

А У НАС ВО ДВОРЕ...
Двор у нас хороший. В общем-то, обыкновенный, но хороший. Обыкновенный, в том смысле, что не такой ухоженный, как соседний, где расположены три так называемых элитных дома. В том дворе и качели-карусели навороченные, прямо тебе Диснейленд в миниатюре, и в песочнице всегда свежий песок, и на клумбах чуть ли не круглый год цветут замечательной красоты цветы. И, что характерно, качели никто не ломает, в песочницу не гадит и клумбы не разоряет. Я думаю, не потому только, что в этих домах живет исключительно богатый, солидный, а, следовательно, сознательный народ. Хотя, конечно, поэтому тоже, но не только. Дело в том, что въезд в элитный двор перекрывает шлагбаум, кто попало туда заехать не может, а в застекленной будке дежурит мордатый охранник, который этот шлагбаум открывает только жильцам и их гостям, если эти гости званые, естественно. Заодно мордатый следит за тем, чтобы и пешие посторонние по двору не шлялись, на клумбы-качели-карусели не покушались.
А наш двор никто не охраняет, кроме бабы Дуси с первого этажа, да и то, она больше следит, чтобы под ее окном не гадили - ни люди, ни собаки, ни коты. И с первыми, и со вторыми, и с третьими она поступает всегда одинаково - неожиданно выплескивает на пристроившегося под ее окном ведро воды. Причем, как правило, не слишком чистой: баба Дуся, как полы вымоет, воду не выливает, а специально для такого случая собирает в бак. Случай обязательно представляется, правда, все реже: разве что чужой кто забредет справить нужду по незнанию, а среди своих мало находится желающих отстирывать одежду после бабдусиных помоев. Среди своих, если честно, на такой экстрим решается только Вовчик, который живет аккурат над бабой Машей, на втором этаже. Но он не из вредности это делает, а потому что после изрядного возлияния с дружбанами в ближайшей забегаловке просто не успевает донести выпитое до родного унитаза. Но несмотря ни на что двор у нас все-таки хороший. Это я не из чистого патриотизма утверждаю, правда, так считаю.
Ну, судите сами. Качели есть? Есть. Скрипучие, сто лет не крашеные, но еще до конца малышней и взрослыми балбесами не добитые. Что-то вроде палисадника тоже имеется - две чахлые липы и ободранная елка, да не простая, а голубая. Кто-то когда-то как следует ее пощипал в новогоднюю ночь, хотели поначалу деревце срубить, чтобы не мучилось, да потом махнули рукой - само, дескать, засохнет. А елка взяла да выжила, страшненькая, облезлая, но стоит. И все наши жильцы ее за это очень уважают и больше не трогают. Между липами скамейка стоит, тоже чудом уцелевшая, изрядно покалеченная, вдоль и поперек ножом изрезанная и надписями мало приличными расписанная. Но держится, старушка, и с утра до утра, можно сказать, круглые сутки, занята бывает: то мамашами с колясками и без, то бабульками, то оболтусами различных возрастов, от пяти и старше. Что еще? Ах, да, песочница еще имеется: бортики совсем сгнили, да и песок давно используется не по назначению. Да и то сказать, какая же мамаша в здравом уме пустит свое чадо туда, где без помех оправляются все те, кого баба Маша от своего окна отгоняет. Но сооружение сие тоже часто востребованным бывает - не всем же хватает места на скамейке, умудряются с риском для здоровья пристраиваться на бортиках. Достойно завершают этот дизайнерский проект два мусорных бака, изначально ржавых, но выкрашенных ядовито-зеленой краской, а теперь просто ржавых, дырявых, с редкими островками той самой краски. Поскольку вывозят наш мусор не часто, гораздо реже, чем их сородичей из соседнего элитного двора, благоухают они, как вы понимаете, далеко не "Шанелью Љ 5". Но ничего, не дворяне, принюхались. К тому же когда северо-западный ветер дует, весь аромат относит туда, в сторону "элитного", что чрезвычайно радует и веселит нашу публику. К мусорным ящикам ежедневно совершают моцион не только жильцы, но и бомжи - постоянные обитатели подвалов двух соседних домов, давно предназначенных под снос и наполовину расселенных, но по какой-то причине все еще не дождавшиеся ковша экскаватора. Правда, если жильцы мусор в ящики сносят, то бомжи его оттуда, в основном, извлекают, строго дважды в сутки, утром и вечером, кропотливо перебирая и раскладывая нужное по пластиковым пакетам. Для меня долго оставалось загадкой, что хорошего можно найти в отходах, выброшенных не слишком состоятельными обитателями наших облезлых пятиэтажек. Но однажды, снедаемая любопытством, я удобно устроилась на собственном балконе, оборудовав временный наблюдательный пункт, благо с балкона ящики видны как на ладони. Вооружившись биноклем, битых два часа я внимательно следила за операцией "Вторсырье" и, в конце концов, поняла, что обыкновенная мусорная куча - это копи царя Соломона. А какие страсти разгораются среди участников этой операции - Шекспир отдыхает!
Впрочем, все по порядку. Кто установил порядок? Ну, допустим, я и установила - имею право, как рассказчик.

НА КАЧЕЛЯХ
Скрип-скрип, скрип-скрип... Скрипят надсадно старые качели. Сейчас их оседлали два человека - настоящих, только маленьких. На одном краю девочка лет пяти - в розовом комбинезоне, розовой же шапочке с громадным помпоном. Очень серьезная и сосредоточенная. Напротив упитанный пацанчик примерно такого же возраста: клетчатая курточка нараспашку, шапка-ушанка лихо сдвинута на одно ухо. Он не на качелях катается, он скачет на лихом коне - подпрыгивает, то и дело взмахивает воображаемой шашкой и покрикивает: "Но, но! Вперед, Буран!". Букву "р" малец не выговаривает, заменяя ее буквой "л". Не такая уж редкость для детей такого возраста. Но девочку это почему-то очень раздражает. Она все больше хмурит гладкий выпуклый лобик и, наконец, не выдерживает: "Булан, Булан... Слушать противно (ее "р", напротив, слишком четкое, раскатистое, как у щенка, недавно научившегося рычать и с удовольствием демонстрирующего всем подряд свой навык). Научись сначала букву "Р-р-р" выговаррривать, а потом будешь орррать!". Пацан явно обескуражен ее реакцией и на несколько минут замолкает, недоумевая, отчего сердится его визави. Собравшись с мыслями, добродушно заявляет: "Я учусь, но у меня пока не получается. Но бабушка говолит, что телпение и тлуд все пелетлут, и сколо все получится!". Вот примерно так произносили они слова.
Скрип-скрип... Некоторое время дети качались молча. Мальчишка не выдержал первым и возобновил свою игру: "Но-о, Буран, но-о!".
"Заткнись, дурак!" - девочка переходит на визг. Мальчик все еще добродушен: "Ну чего ты орешь? У меня от тебя аж ухи заложило!".
- Не ухи, а уши. Ты говорить правильно не умеешь!
- Нет, ухи. Я правильно говорю! Так моя бабушка говорит!
- И твоя бабушка дура!
- Сама ты дура!
- А-а-а, мама, он обзывается!
На отчаянный крик дочери из окна третьего этажа высовывается молодая женщина в цветастом байковом халате и розовых бигуди.
- Эй, ты чего хулиганишь?! Кто тебя учил девочек обижать?
От такой явной несправедливости у мальчишки в глазах предательски защипало, голос дрогнул, но он еще крепится, не хлюпает носом, держит фасон:
- Это не я ее обижаю, это она меня обижает. И мою бабушку. А бабуля у меня хорошая.
- Моя дочка зря жаловаться не будет, значит, ты ее обидел!
- Я не обижал, она мою бабушку "дурой" обозвала-а-а! В конце тирады пацан срывается на плач.
- Это кто там меня "дурой" обозвал?
Из окна этажом ниже выглядывает пухлая старушка с кухонным полотенцем на плече.
- Она! - при появлении подкрепления мальчишка заливается еще громче.
- Кто ж тебя учил-то старших плохими словами обзывать, а, детонька? - елейным тоном обращается старушка к девочке. - Паршивые у тебя воспитатели! - добавляет она и, едва не вываливаясь из окна, победно смотрит снизу вверх на мать девочки.
Ее издевательская реплика не остается без ответа.
- А некоторые уже воспитали малолетних бандитов, по которым колония плачет! - торжествующе качнулись розовые бигуди.
- Наши-то в полноценной семье воспитываются, в отличие от некоторых лахудр, которые своих неизвестно от кого нагуляли! - тут же жестко отбила удар бабуля, почему-то говоря о своем единственном внуке во множественном числе.
- Уж лучше в неполной семье ребенка растить, чем в семье сумасшедших! - не задержалась с ответом молодая мамаша.
- Яблочко от яблоньки далеко не падает. На такую мамашку глядя, и дочка скоро по рукам пойдет!
- А ты не завидуй, грымза старая!
-Было бы кому завидовать!
И пошло-поехало. Рискуя вывалиться из окон и серьезно покалечиться, соседки, забыв все рамки приличия, поливали друг друга словесными помоями, все больше распаляясь. И ни одна из них не заметила, что вдруг стих внизу детский плач. Что мальчик с девочкой давно слезли с качелей и, крепко взявшись за руки, испуганно смотрят на не на шутку расходившихся родственников.

Скрип-скрип... Скрипят, затихая, старые качели.

В ПЕСОЧНИЦЕ
Все постельное белье в их доме было одной и той же расцветки: по белому полотну синие или зеленые надписи "Минздрав". В детстве Алиса долго считала, что других простыней, наволочек и пододеяльников просто не бывает. Потом, когда подросла и стала посещать не только продуктовые магазины, убедилась, что все же бывают, да еще какие симпатичные - и в горошек, и в цветочек, и в клеточку. Но в их доме других не было. Мама Алисы трудилась на ниве медицины - кастеляншей в первой городской больнице. Отсюда постельное белье с "Минздравом", вафельные полотенца с устрашающими черными штампами, белые халаты и косынки в шкафу вместо привычных для всех уютных домашних "цветастиков". Халаты и косынки, естественно, были маркими, и их приходилось постоянно стирать. Стирка стала обязанностью Алисы с тех пор, как она пошла в школу. Стирать приходилось вручную, поскольку стиральной машины у них не водилось, противно воняющим коричневым хозяйственным мылом, потому что никаких стиральных порошков мама-кастелянша не признавала, только хозяйственное мыло и кальцинированную соду, которые так же исправно таскала с работы, как постельное белье и медицинские халаты.
У Алисы были и другие обязанности, число их увеличивалось по мере того, как она взрослела. Через день она мыла полы в квартире, после еды - посуду, протирала пыль с мебели, драила кухонную раковину, газовую плиту и ванну кальцинированной содой, от чего пальцы на руках разъедало до крови. Затем добавились мытье окон, глажка белья и, наконец, готовка. Последняя у Алисы получалась хуже всего: готовить она не любила, да, честно говоря, и не с чего особо было, их продуктовый набор не отличался разнообразием: подвявшие овощи из ближайшего овощного ларька, перемороженные "ножки Буша", надоевшая до прогорклой оскомины пшенка да серого цвета рожки - дешевый шедевр местной макаронной фабрики. До школы Алиса не знала вкуса ни чая, ни кофе. Чаем она до той поры считала отвар из ржаных сухарей , которые мать сушила в духовке. Сахар в их доме водился исключительно в виде твердого, как камень, рафинада, потому как песок был неэкономным. Белый искристый кубик рафинада мать с помощью пассатижей делила ровно на двенадцать крошечных кусочков, стало быть, хватало на шесть чашек сухарного чая для матери и на столько же для Алисы. К чаю всегда подавались те же ржаные сухари, только целые, а не измельченные.
Подобную экономию Алиса перестала считать нормой гораздо раньше, чем "минздравовское" постельное белье, как только пошла в школу, то есть когда ей исполнилось семь лет. До этого времени мать брала ее с собой на работу (мест в детском саду не было), там же и кормила, в больничной столовке. Еда в ней была нисколько не разнообразнее, чем в их доме. Зато в школе Алиса с удивлением и восторгом узнала, что на свете, оказывается, существуют такие необыкновенно вкусные вещи, как сосиски, мясные котлеты и тефтели, суп с фрикадельками, компот и настоящий, ароматный и терпкий чай. Всеми этими вкусностями кормили в школьной столовой, и Алиса не могла понять некоторых ребятишек, с унылым видом ковыряющихся в своих тарелках и оставляя их содержимое почти нетронутым. Девочка старалась уходить из столовой последней, из-за чего частенько опаздывала на урок и получала замечания от учителей. Но это можно было пережить, наградой ей становились недоеденные привередливыми школярами котлеты и пирожки, которые она торопливо подчищала с тарелок. Поначалу Алиса еще опасалась, что повариха тетя Келя ее заругает, но та, кажется, ничего не замечала или делала вид, что не замечает, жалея прожорливую "бесплатницу". "Бесплатниками" называли детей из малоимущих семей, обеды которым оплачивались по линии отдела образования. Зато быстро заметили школьники и по детской своей жестокости стали насмехаться над девочкой, обзывая ее "побирушкой", "троглодиткой", "бомжихой" и другими обидными прозвищами. Однако Алиса обидчиков игнорировала, и они вскоре от нее отстали: неинтересно дразнить того, кому дразнилки по барабану. На самом деле сначала ей было вовсе не по барабану: вернувшись из школы домой, она запиралась в ванной и горько плакала. Но вскоре действительно стало все равно. Случилось это после того, как однажды она, набравшись смелости, спросила у матери, почему та никогда не покупает сосиски и не готовит котлеты. В принципе, Алиса предполагала, какая реакция воспоследует на ее вопрос, и не ошиблась. По своему обыкновению, мать поджала и без того тонкие губы, сощурила глаза, сложила пальцы левой руки щепотью (она была левшой) и двинулась в сторону Алисы. Девочка вжала голову в плечи и крепко зажмурилась. Пальцы матери ритмично застучали по ее затылку, словно отбивая ритм в унисон каждому сказанному слову: "Потому, маленькая мерзавка, что я работаю одна, а едоков у нас двое. Потому, дармоедка неблагодарная, что я не оставила тебя в свое время в роддоме, как следовало было сделать, а воспитываю, учу, кормлю, одеваю-обуваю. А в ответ получаю одну лишь черную неблагодарность. Убирайся с моих глаз, паршивка, но сначала вымой посуду. И тщательно вымой, белоручка!". С того самого разговора с матерью Алиса и перестала реагировать на насмешки сверстников - что они могут понимать в жизни, маменькины и папенькины сынки и дочки?! Да ровным счетом ничего. А, значит, и обидеть ее никак не могут.
Вообще-то, по-настоящему мать срывалась на ней редко. Алиса быстро научилась предугадывать, что именно в ее поведении может раздражить родительницу и старалась ничего подобного не делать. Или делать тайком. Например, маму раздражало, когда Алиса просто так, без всякого дела, выходила во двор. Не мусор вынести, не стеклотару пособирать, а посидеть в песочнице. Естественно, когда там никого не было. Девочка садилась на бортик, брала в руки плоскую щепку и начинала пересыпать песок. При этом в ее глазах появлялась мечтательная дымка, губы растягивались в блаженно счастливой улыбке, одним словом, лицо приобретало выражение, которое мать называла "гримасой дебилки". А Алиса мечтала. О чем? Да обо всем. О том, как однажды ее мать будет возвращаться с работы, ее похитят инопланетяне и увезут далеко-далеко, в другую галактику, конечно, насовсем. Тогда она сможет хоть каждый день покупать сосиски, научится готовить котлеты и печь пирожки. Откуда на все это возьмутся деньги, не думалось: откуда у Золушки взялись бальное платье и хрустальные башмачки? То-то же. А еще она обязательно поедет на море. Где море находится и какое оно, Алиса плохо себе представляла. Подслушала как-то восторженный рассказ одноклассницы, которая делилась впечатлениями с подругами о летних каникулах. Немудреных эпитетов вроде "ништяк" и "клево" Алисе хватило, чтобы начать мечтать. А еще... Да мало ли о чем мечтает девочка-подросток!
Мечтать в песочницу она выходила, когда мать была на работе, и возвращалась домой до ее прихода. Но несколько раз девочка настолько далеко уплывала в своих мечтах, что пропускала время возвращения матери , и вздрагивала от насмешливых интонаций знакомого голоса: "Вместо того, чтобы сидеть здесь с гримасой дебилки на физиономии, сделала бы хоть что-то по дому!". Их крохотная "двушка" всегда была вылизана едва ли не до стерильности, и мать об этом прекрасно знала. Знала и Алиса, но, покорно стирала с лица "гримасу дебилки", брала у матери из рук сумки с очередной порцией больничного белья и тяжело, словно старушка, передвигая ноги, плелась домой.
А потом мать слегла. Слегла как-то сразу и надолго. Это случилось в один из теплых, напоенных горьковатым ароматом сирени майских дней. Алиса заканчивала школу. В этот день она шла домой после классного часа, на котором обсуждалось проведение выпускного бала. Обсуждение это ее особо не касалось, поскольку она заранее знала, что ни на какой бал не пойдет, как никогда не ходила ни на один школьный утренник, дискотеку или любой другой праздник, где, по мнению мамы, непотребные девки бесцельно дрыгают ногами, глушат пиво и обжимаются по углам с прыщавыми обормотами.
Мать лежала на кухне, возле газовой плиты, неестественно изогнув правую ногу и вытянув вперед руку, как будто собралась в заплыв. Алиса в ступоре застыла на пороге кухни. Она ничего не поняла. Не поняла, почему мама уже в первой половине дня дома. Не поняла, зачем она улеглась прямо на пол: пол хоть и чистый, но все же. Не поняла, почему никак не отреагировала на ее появление "в пищеблоке" в уличной обуви. Наконец, придя в себя, робко приблизилась к лежащей без движения женщине, тронула ее за вытянутую руку: "Мама, мам...".
Врачи "скорой" поставили предварительный диагноз - инсульт, который в больнице подтвердили. Через две недели мать выписали домой. Первые дни она почти без движения лежала на их старой продавленной тахте - своем привычном спальном месте. Покорно ела то, что предлагала ей Алиса. Покорно принимала лекарства. Покорно позволяла перемещать себя в кресло, когда ей меняли постельное белье. И все время молчала, хотя речь у нее восстановилась, в отличие от двигательной функции. Алиса пыталась ее разговорить: спрашивала, чего бы она хотела поесть, не жарко ли ей или, наоборот, не холодно ли. Мать упорно игнорировала ее попытки. Отреагировала лишь раз, когда дочь, неожиданно для самой себя, вдруг спросила: "Мама, а почему ты назвала меня Алисой? В честь героини Льюиса Кэррола?". И осеклась, увидев привычный презрительный прищур и поджатые губы, а затем совершенно четко услышала: "Дура!". Это оказалось первое и последнее слово, которое мать произнесла до своей смерти. Умерла она тихо, без мучений - просто уснула вечером, а утром не проснулась. Проводили ее в последний путь тоже тихо и немноголюдно: ближайшие соседи по подъезду да пара коллег с работы, которым поручили доставить венок, и они маялись, переминались с ноги на ногу, явно не испытывая особой любви к покойной, а поэтому не знали как себя вести.
Вернувшись с кладбища, Алиса какое-то время бесцельно бродила по квартире, пока не наткнулась, именно наткнулась, словно слепая, на старенький проигрыватель. При жизни матери ей категорически запрещалось не то что прикасаться, даже близко подходить к этому раритету. Хотя Алиса подозревала, что в ее отсутствие мать все же слушала виниловые диски, всего несколько штук, которые лежали в коробке из-под сапог, а сама коробка в глубине антресолей. Этому можно верить или нет, но Алиса ни разу не нарушила запрета матери и не полюбопытствовала, какую же музыку слушала та. И вот теперь, оглядевшись, как будто боялась услышать строгий материнский окрик, встала на стул и вытащила коробку с дисками с антресолей. Не глядя, она достала тот, что лежал сверху, и поставила на проигрыватель.
Алиса не любит гостей,
Алиса одна вечерами,
Алиса сидит на тахте
С коробкой конфет и с мечтами...
Алиса прослушала песню в каком-то оцепенении. Потом еще раз. И еще. Глянула надпись на диске: "Бит-квартет "Секрет". Оставив пластинку на проигрывателе, набросила старую куртку и вышла во двор. Поискала на земле подходящую дощечку. Не нашла, но все равно направилась к песочнице, благо та пустовала. Да и кому взбредет в голову сидеть в песочнице в холодный ноябрьский вечер, когда через рукава и ворот куртки к телу подбирается ледяной ветер, и вот-вот с затянутого тучами темного неба посыплет нудный моросящий дождь. Алиса блаженно улыбалась: в углу песочницы она обнаружила обыкновенный детский совок, видимо давным-давно забытый кем-то из ее маленьких соседей. Любопытные, если они были, долго еще могли видеть в песочнице щуплую фигурку в старой бесформенной куртке. А если бы подошли поближе, то разглядели бы, что фигурка принадлежит молоденькой девушке, и не просто девушке, а их соседке Алисе, которая сегодня похоронила мать. И еще увидели бы, что девушка детским совком пересыпает не слишком чистый песок в песочнице и тихонько мурлычет какую-то песенку. И, наверное, многие покрутили бы пальцем у виска: видать, слегка двинулась девица мозгами от горя. Но вряд ли кто-то понял бы, что Алиса просто наслаждается возможностью мечтать без всяких помех, сколько душе угодно...


30.03.2023    Оксана КАРТЕЛЬЯН

Увага! Використання публікацій ВД «Кур'єр» у спільнотах соцмереж та ЗМІ без зазначення автора и назви видання ЗАБОРОНЕНО!


Поділитися новиною

Слідкуйте за новинами у інформаційних пабліках "Курьера недели": Телеграм-канал Фейсбук группа


*Залишити коментарі можуть зареєстровані користувачі Facebook.

-->
Угору